Скрытый народец

Познакомился я как-то с одним парнем, который свято верил в существование скрытого народца, и спросил, видел ли он его сам. Но тот ответил: «Я — нет, вот мой брат видел. А мой брат никогда не врёт!»

Родился парень на пустынном и безрадостном островке. Всюду камни да поросшие травой кочки, лишь изредка попадаются одинокие бедные домишки, а вокруг — бескрайнее море, волны накатывают на выбеленные ветрами, покрытые водорослями валуны. Брат его, человек степенный и серьёзный, рассказывал, что часто, лёжа без сна светлыми летними ночами, слышал, как откуда-то доносится церковное пение — такое искреннее, берущее за душу. И вот однажды ночью он вдруг почувствовал, будто в комнате кто-то есть. Огляделся — не видать никого. Вдруг шорох, шёпот — и по полу раскатились серые клубки, видимо-невидимо, скачут, подпрыгивают, словно в дикой пляске. Брат так и подскочил в кровати. Едва произнёс он имя Христа, как клубки укатились в печь под заслонку и растворились как дым. Поначалу он ещё слышал шум в печной трубе, но потом всё стихло.

В стародавние времена скрытый народец кишмя кишел повсюду. Из курганов и холмов доносились звуки скрипки. А то глядишь — длинный свадебный поезд из маленьких, одетых в серое мужчин и женщин. Всем встречным они подносили угощение в золотом роге и чаше. Но горе тем, кто его принимал, — навечно попадали они во власть скрытого народца. С наступлением сумерек скрытый народец выбирался из своих прибежищ, и людям — в особенности молодым девушкам — было очень опасно уходить далеко от дома. Не одну красавицу заманил скрытый народец в горы и курганы. А если кому и удавалось вернуться, то ходили они по округе, словно ума лишившись, — только и говорили, что о своих богатых женихах, владевших тучным скотом и большими хуторами.

Жутковато бывало, когда проснёшься вдруг посреди ночи и увидишь: одетые в серое маленькие человечки кишмя кишат в избе, угощаются, будто у себя дома, веселятся. Страшные лакомки, они выбирают всё самое вкусное: сметанную кашу, копчёную солонину, картофельные лепёшки, сливки, да к тому же непременно разнюхают, где припрятаны водка и жевательный табак. Сколько ни ругайся, ни бранись — всё попусту. Лучше уж сразу схватить ружьё да выстрелить. Закричат тогда незваные гости и, будто клубки серые, выкатятся сквозь щели. 

Скрытый народец II

В прежние времена скрытый народец то и дело похищал новорождённых младенцев, а взамен подкладывал своих собственных. Такой подменыш, прямо скажем, не красавец. Голова у него большая, тело — маленькое; день-деньской лежит в люльке да ревёт во весь голос.

Я хорошо помню одну женщину — как она мучилась с таким подменышем, бедняжка. Наверняка ушла, а положить нож и Псалтырь в люльку к новорождённому забыла. Вот скрытый народец и забрал его. Вернулась женщина, глядит — в люльке жуть какой уродливый детёныш с глупыми глазищами лежит и палец сосёт. Сперва напугалась, а после рассердилась, выволокла подменыша во двор и принялась стегать так, что он взвыл. И хотя била она его три четверга подряд, всё равно пришлось ей растить уродца.

Вырос подменыш, борода у него появилась — ещё страшнее стал. Говорить не умеет, лает, как лисица, и ползает на четвереньках. Целыми днями сидит подменыш на табуретке у красной стены дома за зелёным столиком. Игрушкой ему служит столовый нож. Воткнёт его в трещину в ящике стола и бьёт по нему, а нож жужжит, как колесо прялки: «Бурр-рурр-рурр-рурр!» Порой подменыш оглядывался по сторонам и кричал своё имя:

«Ханс!» Это единственное, что он говорить умел. А после опять схватит нож и — «Бурр-рурр-рурр-рурр-рурр!»

Однако хитёр был, чертяка. Под столом у него — целая куча камешков. Проходит кто мимо, запустит подменыш руку под стол. Уить! И просвистел камень прямо над головой. А подменыш смеётся во весь рот.

Ниссе

Странное существо, этот ниссе — у него всего по четыре пальца на каждой руке, так как не хватает большого. С ниссе лучше дружить, потому что своими восемью коротенькими пальчиками он схватил как-то одного силача и избил его так, что тот остался калекой на всю жизнь. А вообще-то ниссе не так и плох, если только, конечно, давать ему его законную кашу.

И каша с маслом не такая уж большая плата за всё то, что он делает. Ниссе ухаживает за коровами и за лошадьми, крадёт сено и зерно с соседских хуторов, словом, старается для своего хозяина как может. Немногого стоит хутор без ниссе. Но любит он и пошалить. То на чердаке, то в сарае услышишь, как ниссе, проказничая, хихикает и посмеивается. Часто при луне сидит он на высоком въезде в сарай, свесив ножки. А иной раз дёргает на дворе кота за хвост или дразнит собаку. Или прикинется комочком пыли и лежит тихонько. Если же кто, проходя мимо, подберёт этот комочек, раз — и выпрыгнет ниссе прямо у него из рук, а потом встанет в своём настоящем облике — маленький, коренастенький — и расхохочется. Лучше всего ниссе в сарае, где он шуршит, возясь в сене, или на заросшем паутиной пыльном чердаке среди сундуков и рухляди. И чем больше там грязи, тем лучше. На чердаке так много всего чудного: крысы, мыши, жирные пауки, на подоконнике полно высохших мух и длинноногих комаров; а если ударить по мешку с тряпьём, висящему под потолком, то оттуда вылетит рой моли.

Не так уж и приятно лежать ночью и слушать, как забавляется ниссе. Иногда он катается клубочком, потом начинает пищать и фыркать — и вдруг грохот: упало на пол жестяное ведро, опрокинулись пустые кувшины и бутылки, а вокруг что-то шуршит, будто семенят сотни крысиных лапок. Внезапно всё затихает. И так может продолжаться всю ночь. Неудивительно, что хозяину неохота вставать и в одной рубашке плестись проверять чердак.

О том, как ниссе подшучивает над припозднившимися женихами, может рассказать Улавес Ленэс, сын Берты Сутры. Добряк, каких свет не видывал, добрее всех, кто когда-либо ходил по нашей земле в башмаках, вернее в сапогах, — ведь был он моряком. Если уж он сердился, то мог стукнуть кулаком, чтобы доказать свою право-ту, — что ж он, не человек, что ли. Но делал это не так, как другие: кулаком по столу. Улавес был не в пример тактичен: занеся кулак, он бросал хмурый взгляд на стол, а потом садился на корточки и ударял по полу так, что аж звенело.

Посватавшись к Улаве, повадился он навещать её поздним вечером. И вот однажды дождался он, пока народ улёгся и всё стихло. Улавесу надо было пройти через прачечную — глупо и стыдно разбудить кого-нибудь в столь поздний час, — поэтому он снял с себя сапоги и поставил их за ведро, полное рыбьих отходов и другого мелкого мусора. А потом отправился к своей возлюбленной в одних носках. Когда же он вернулся, сапог на месте не оказалось. Он точно знал, что поставил их за мусорное ведро, — но они пропали бесследно.

 «Что за чёрт!» — подумал Улавес. На ощупь попытался он отыскать сапоги в темноте и чуть не споткнулся о них. И тут отчётливо услышал, как кто-то фыркнул и захихикал в углу. «Хорошо, что я их нашёл», — подумал он. Но сапоги были как-то странно тяжелы, будто свинец. А когда он присмотрелся, то увидел, что они до отказа набиты мусором из ведра. Улавес так разозлился, что швырнул сапоги об стену, и из них разлетелись во все стороны рыбьи молоки и обрывки рыболовных сетей. Вот ниссе была потеха! Его так разобрало, что он чуть не лопнул со смеху.

И ещё известен случай о проказах ниссе. Произошло это в одном из тех старых белых деревянных особняков с высоким парадным подъездом, что надменно и независимо возвышаются среди соседских домов. Хозяин — органист, сухой старый хрыч. Под носом у него было черно от нюхательного табака. Из-за длинного выдающегося подбородка нижняя часть лица его точь-в-точь походила на молочник. Я никогда не видел этого лица без улыбки, но улыбался он так высокомерно-снисходительно, что меня это всегда раздражало, и я первым спешил откланяться. Сестра его, следившая за домом, была старой девой. На шее она носила шнурок с серебряным сердечком, которое всё время открывала и нюхала. Ей-то и пришлось иметь дело с ниссе.